Сложилось так, что в детстве платья для меня шил отец. До войны, он, вроде бы, был токарем. Но на войне потерял глаза. Мама тепло приняла его назад, и они стали жить как полноценная семья. «Он вернулся точно тем же человеком, что и до войны. Разве что без глаз, но это не слишком важно», — часто говорила она маленькой мне. Не знаю почему, но эти слова я помню до сих пор.
На работу ему вернуться не удалось. Да и другую найти не смог ввиду вызванных травмой ограниченных возможностей. Но как ветеран войны, он получил достойную пенсию уже в 40 лет, так что мы сводили концы с концами. Мама преподавала литературу в школе, но заработать на этом денег не очень удавалось. По литературе ведь не нанимают репетиторов... Так что она работала, а папе приходилось подолгу сидеть дома. Вот таким образом он и пристрастился к шитью. Швейная машинка нам досталась от бабушки. Та не очень любила возиться с нитками и тканями, так что максимум, чего можно было ожидать от нее – наволочка или мешок для круп. А вот папа… Ему нравилось касаться машинки, щупать ее, крутить понемногу ручку, слушать, как движется иголка. Иногда он подставлял лист бумаги под иглу, а затем трогал оставленные ею дырочки.
За годы, проведенные дома, отец стал настоящим мастером швейного дела. На слух, наощупь он научился заправлять нить и чувствовать длину стежка, скорость движения иглы. Часами и днями он разбирался с тем, как нехитрыми движениями нить заплетается и делает разные швы. Шитьё было его забавой. Не более чем хобби, которое отец просто любил. Иногда он дарил мне аккуратные рубашки. Они всегда были подходящего размера и с идеальными швами. Иногда он шил кукол, в которые можно было сунуть руку и устроить театр. Помню, маленькой очень любила его подарки... Но потом я подросла. Во мне проснулся предприниматель, и я взяла хобби отца в свои руки. Мама в это время усиленно изучала английский после работы, в надежде заработать потом на этом дополнительных денег.
Я откопала в шкафах кучу отрезов – свертков хороших тканей, которых у нас дома было полно еще с тех пор, как их покупала бабушка. Целыми днями мы с папой сидели вместе и занимались нашим общим делом. Он долго и внимательно слушал, каким должны быть платья, которые я у него просила. А я описывала все модные в те времена черты: узкая талия, круглый вырез, рукава на три четверти, длина слегка выше коленок. На школьных дискотеках у меня были самые красивые платья. Перед тем, как кроить, папа осторожно водил вдоль меня руками, щупал плечи, бедра, руки, ключицы. Затем он стелил на полу огромные полотна и вырезал большие куски тканей разной формы, понятной только ему. Иногда мама приносила домой разные модные журналы, а я их смотрела и точностью описывала папе то, что там видела: ткани, фактуры, фасоны, силуэты и другие нюансы этого дела. А затем мы ждали, пока останемся дома одни, расстилали те отрезы и папа наощупь кроил…
Вот так мы и провели следующие три года. Папа был моим лучшим другом. Знал мои мысли, тайны. Даже простил мне однажды, что продала одно из его творений своей однокласснице. Я гордилась этим, а вот в папино сознание не вписывались такие спекуляции. Конечно, я продавала платьица и после этого, но делала это втайне. Отец не видел, одеваю ли я их, да и, собственно, не слишком расспрашивал меня об этом. Его не сильно интересовало, идет ли мне платье. Отец ждал от меня все новых идей: каким же должно быть следующее?.. Деньги, вырученные с этой несанкционированной торговли, я тратила на модные в те времена безделушки или же подкидывала их маме. Иногда я обманывала ее, что нашла деньги на улице. Так что папино хобби, умноженное на мою хитрость, малость подкармливало нашу семью в те экономически трудные времена.
Со временем мы с отцом стали общаться все меньше и меньше. Мой спрос на платья упал. В гардеробе появились джинсы с рубашками и футболками. Платьев становилось нужно все меньше и меньше. Как следствие мы с папой начали отдаляться. Он не хотел слушать мою музыку, да и мыслей, которые я могла с ним разделить, становилось слишком мало. Папа продолжал шить, но делал это все медленнее. Вот так тихо за машинкой он и отошел… Как оказалось потом, он зачем-то наделал дырок в страницах книг и во многих старых фотографиях. Видимо, ему становилось уж слишком скучно и одиноко.
Сейчас мне тридцать, и я иногда подрабатываю волонтером в военном госпитале нашего города. Сложилось так, что я вызвалась забрать солдата, потерявшего глаза во время боевых действий, и отвезти его к родителям в небольшой областной городок. Его звали Максим. Тот лечился на дневном стационаре, но ему разрешали уезжать к родителям на выходные. Как и подобает молодому парню, Максим не унывал по поводу своей травмы, уже выучил брайль и планировал найти себе подходящую работу. Я решила забрать его в пятницу утром, прогуляться по паркам, возможно, выпить с ним кофе и уже к вечеру подвезти к родительскому дому. Как назло, разразилась гроза, и мы поняли, что побродить паркам не удастся.
— Может, в кино? – предложила я и поначалу даже не поняла, что не так.
Максим громко засмеялся. Затем засмеялась я. Потом стало стыдно и захотелось пнуть себя по ноге…
— Не надо в кино, — сказал Максим, а затем спросил: — Если бы не эта ситуация с волонтерством, где бы вы хотели оказаться сейчас?
— Дома, наверное... — ответила я. — Да, определенно дома. Хочу домой.
И мы поехали ко мне. Я нечасто привожу мужчин к себе домой. Да и вообще, я не воспринимала его как мужчину. Мы прошли на кухню, я включила плиту, закурила и принялась готовить яичницу, чтобы мы могли перекусить. Максим в это время принялся рассматривать интерьер, как это зачастую делают гости. Только вот делал это руками, а не глазами. Парень нащупал книжные полки и продолжил исследовать их пальцами вглубь. Я разбивала яйца на сковороду, как вдруг услышала:
— Я люблю тебя, Аня.
От такого заявления я открыла рот, и сигарета упала прямо на плиту. Меня заполнило какое-то странное чувство, похожее на злость, страх и презрение одновременно. Захотелось сразу же вызвать для него такси, сказав что-то вроде «Как ты смеешь?!» или «Я так не думаю». Но вместо этого только глупым голосом переспросила:
— Что?..
Я повернулась к нему и увидела, как он держит старую фотографию моего отца в руках, поглаживая пальцами те самые отверстия, которых тот наделал швейной иголкой.
— Я люблю тебя, Аня.
Тут я осознала, что это не Максим говорит. Это кое-кто другой говорит, а он просто передает мне послание. Я посмотрела на все те книги, которые забрала из родительского дома. Сколько же теплых слов папа оставил мне на потом? Сколько советов и напутствий на будущее... А ведь я могла так и не найти это сокровище, не понять этих странной формы посланий! А ведь папа знал, что я все найду и пойму.
До моего слуха вдруг донесся тихий голос читающего Максима:
— Люблю тебя... Даже сейчас.
