В июле 1946-го в Любавичи вернулись почти все, кто ушёл когда-то защищать Родину. Те, на кого не пришла похоронка, те, кого не считали без вести пропавшим. Возвратились солдаты, призванные в ряды Красной Армии и те, кто ушёл с партизанами.
Вернулся и Колька Ермолин, лучший друг Василия Дегтярёва. Колька аккуратно изменил в метрике 5 на 3, прибавив тем самым пару лет к своим 16-ти, и в декабре 41-го ушёл на фронт. Уходил мальчишкой с едва пробившимися усиками. И вот спустя пять лет мать обнял мужчина двадцати одного года с сединой, со шрамами на худом теле, с лёгкой хромотой и вековой усталостью в глазах.
Каждого солдата встречали всей деревней. Вездесущая ребятня разносила молву в считанные минуты и к «счастливому дому» стекались людские ручейки. Чтобы обнять, увидеть своими глазами, а порой и расспросить о своём близком, которому повезло меньше.
Васька Дегтярёв окучивал картошку, когда прибежала сестрёнка:
— Колька! Колька Ермолин вернулся! Вася, слышишь, что говорю?!
Васька бросил мотыгу, обтёр рукавом пот со лба и быстрым шагом пошёл к дому друга детства. К другу, с которым пацанами по оврагам лазили, с кем и дрались, и ругались, но чаще были как братья не разлей вода.
— Коля, с возвращением!
— Васька, чертяка ты деревенская, здоро́во! — хрипло приветствовал его друг.
Обнялись, утёрли слёзы, а Василия уже оттеснили: все хотят фронтовика обнять.
— Ты заходи, Коля, дорогу поди помнишь.
— Зайду, зайду.
— Я баню через два дня топить буду, приходи, попарю тебя, вшей фронтовых погоняю.
— В баню тем более приду. Глядишь и портки найду, в которых на войну уходил.
— Маланью пришлю, когда топить буду.
— Добро.
Знал Василий, что у Ермолиных баня совсем непригодная стала, а мужиков нет никого: на отца похоронка пришла, а дед еле ноги передвигает, одни бабы у них остались. Вот сейчас Колька вернулся, вздохнут полегче, хоть один да мужик. Они в деревне сейчас на вес золота.
Как и обещал, через два дня натопил Василий баню, запарил венчиков свежих, из погреба банку кваса вытащил, да в таз с холодной водой поставил. И бутылку, того что покрепче кваса будет, достал. Это раньше они мальцами были, а сейчас ему уже 20, а Кольке 21. Мужики. Закалила всех война.
Отправил Маланью за другом, сам огурцов набрал с грядки, хлеба маленько. Вот она нехитрая деревенская закуска: здесь главное, с кем выпивать, а ни чем закусывать.
Друг ждать не заставил.
Васька товарища парит, сам шрамы на худом теле подмечает. Колька рычит от удовольствия, кряхтит. Шутка ли, за пять лет впервые в нормальной баньке париться?!
Смеркаться начало, притомились товарищи, в предбанник перебрались. Колька байки о войне травит, вроде смешные, а глаза серьёзные. Васька о работе в колхозе рассказывает, о деревенских девушках, о том, как фрицы и к ним захаживали.
Что тому причиной послужило неясно, может, самогонка, может баня, а может, просто душу облегчить захотел Вася, возьми да и скажи:
— Стыдно мне, Колька, по земле ходить. Не заслужил я!
— Чего это? — вскинул брови товарищ.
— Трус я! — выпалил Вася — Трус! Ты вот не побоялся на фронт уйти, родину защищал, мать и сестёр защищал. А я что? Сидел тут в тылу, и даже когда 18 исполнилось, меня не призвали, а сам я не пошёл. Стыдно мне, Коля, ой как стыдно.
— А чего тут стыдиться? Умирать всем страшно.
— Тебе не страшно, отцу твоему не страшно было, да сколько вас из деревни ушло? Не побоялись! А меня два раза партизаны звали, а я не пошёл. Потому как морда я трусливая, сам себе сейчас противен.
— А чего не пошёл-то?
— Дык как представлял, что мать здесь без меня останется, так вот тут сжималось всё, — он постучал кулаком по груди — Я ведь самый старший, отца, сам помнишь, в ноябре 41-го убили. Не мог я их бросить, понимаешь? Мужиков в деревне совсем не осталось, одни старики и малышня. А с колхоза, знаешь, как норму трясли, чтоб на фронт отправлять? И самим кормится надо и норму давать, а как её давать, ежели и техники не осталось вовсе?
— Дела-а-а...
— Вот и говорю: трус я! Если дружить со мной откажешься — пойму, — свесил голову на грудь Василий.
Посидели немного молча, домой засобирался Николай. Сморил беспокойный сон и Василия.
На следующий день, ближе к обеду прихромал Коля к Василию:
— Садись, дружище, рядом, покурим.
Сели на крыльцо, Коля закуривать не торопится. Достал из гимнастёрки письма, треугольником сложенные. Наугад одно развернул, говорит:
— Это мне от матери пришло, слухай чего пишет:
«А зимой нам тяжко было, Коленька, я захворала, сил встать не было. Ладно, хоть Вася Дегтярёв помог. Он и воды нам натаскал, и дров наколол, и картошки принёс, мы хоть поели. А через три дня полегчало мне, если б не Вася, не знаю что с малышами бы было. Он и сейчас нам помогает, вон вчерась на лошади огород вспахал. Без него совсем худо было бы, Коля».
Сложил фронтовик письмо треугольником, достал следующее:
— Это от Лиды, сестры старшей. Вон что она пишет:
«Ой, Коля, когда же вы прогоните эту немчуру? Страшно-то как. Второй раз они к нам приходят. Слава богу, что не зимой. А то бы всех девок попортили! А друг твой, Васька, землянку придумал в овраге. За бабы Глашиным огородом тропка есть, как узнаем что немцы близко, все девки старше 10 лет по той тропе в землянку бегут. Тесно нам, зато знаем, что немец не найдёт. А если найдёт всем вместе погибать и не так страшно. Спасибо Ваське, умный, хоть и малой совсем».
Отложил письмо Николай, скрутил папироску, задымил.
— Вот ещё одно, Васька. Это бабка говорила, а мать с её слов записывала, хотела бабуля чтоб у меня и её письма были. Вот чего она пишет:
«Нынче лето холодное, внучек. Как ты там? Не мёрзнешь? Боялась я, что сена не успеем запасти, дожди пойдут. А Васюта Дегтярёв, так ладно всё устроил. Всех наших ребят собрал, в отряды разделил, всем задания дал. Успели сено заготовить, ни один двор без него не остался. И в колхоз заготовили. Из Васюты председатель выйдет толковый. Соображает он хорошо. У баб если вопрос какой к нему бегут, а он уж с председателем гутарит, защищает их».
Как ждали этих треугольников на войне! Как ждали ответов дома!
Опустил Василий голову, на свои ладони смотрит, на друга взгляд полный слёз поднять стесняется. А Коля добавляет:
— Какой же ты трус, Вася? Да без тебя погибла бы деревня. В письме ясно не всё писали, но мать рассказала, как всех в колхоз гнали, а ты по очереди прикрывал их перед председателем, давал отдохнуть. Рассказала, как схрон вы сделали, что когда совсем невмоготу стало, в каждый дом по горстке еды да перепадало.
Как помогал, ежели кому совсем худо было. Какой же ты трус? — повторил он свой вопрос — Помирать всем страшно, Вася. Но там, на войне ты сам за себя и не отвечаешь, куда послали туда и идёшь.
А тут вся деревня на тебе держалась. Главное, чтоб на своём месте был человек, понимаешь? Надеюсь, я своё дело хорошо сделал, не мне судить.
Но кабы не ты, мне, может, и вернуться-то некуда было бы. Защитил ты свою деревню, Вася. Мою мать, сестёр моих защитил, ребятишек малых, да стариков наших. Какой же ты после этого трус, Вася?
