Дворовая культура была в России всегда. Её корни уходят ещё в традиции кулачных кабацких боёв, которые то запрещали, то вновь разрешали цари. В годы советской власти эти традиции получили новое развитие. Стремительная урбанизация и индустриализация привели к невиданному наплыву в города вчерашних крестьян. Лишённые корней и привычного уклада жизни, эти люди ютились в бараках, в типовых кварталах без центров культуры и досуга. Маргинализованная молодёжь приносила из деревень свою традиционную ментальность, связанную с дележом территории, общинностью, недоверием к чужакам и дракам «село на село». После смерти Сталина власти объявили широкую амнистию, выпустив из лагерей 1,2 млн заключённых, и это придало формирующейся субкультуре городских окраин криминальный привкус.
Но до 1970-х советская власть относительно успешно интегрировала деревенское население в растущую индустриальную экономику, а её важнейшим инструментом были идеологизированные организации, такие, как пионерия и комсомол. Но когда во время застоя начался кризис коммунистической идеологии и социальной модели, городские окраины принялись генерировать инферно. Люмпенизированные жители бараков и хрущёвок из рабочих и комсомольцев превратились в гопников.
Уличные хулиганы становятся постоянными персонажами советских фильмов. Молодого человека Александры из «Москва слезам не верит» в подворотне подстерегают хулиганы. И только вмешательство Гоши в исполнении Алексея Баталова спасает его от расправы. Советский человек пока побеждает гопника. Но будущее принадлежит этим пацанам.
Пацанов можно, в принципе, назвать “параллельным комсомолом”. Эти ребята переживали глубокий кризис общества. Вокруг — сплошное лицемерие власти. Ребята смотрят на своих родителей, которые по 20–30 лет проработали на заводе. Папа спивается, мама с утра до вечера работает и не видит белого света. А им хочется чего-то другого. И дети рабочих с городских окраин начинают создавать то, что всё хуже получается у официальной власти — сообщество, солидарность, собственную этику.
Наши не были здесь первопроходцами. Подобные процессы происходили и в других странах, капиталистических, только гораздо ранее. На фоне кризиса постколониального мира в Великобритании 60-70-х годов как грибы после дождя появляются маргинализированные молодёжные субкультуры рабочих окраин. Моды, скинхеды, все их многочисленные разновидности, совсем люмпенизированные панки... Но подобные процессы в СССР происходили независимо от европейских тенденций.
С высоты опыта 1990-х и 2000-х это звучит странно, но молодёжные группировки 1980-х начинали с запрета на алкоголь и курение, которых было слишком много в повседневности спальных районов.
Самые известные гопницкие группировки Москвы «Ждань» и «Любера» возникли на базе спортивных секций. Молодёжь качалась в спортзалах, вела здоровый образ жизни и демонстрировала своё отличие от поколения родителей. Но в отличие от неформальных субкультур, которые тоже расцветают в последнее десятилетие советской власти, эта позиция не приобретает политического характера. Большинство пацанов оставались глубоко аполитичными. Впрочем, были важные исключения.
Некоторые гопницкие группировки культивировали социально-политические ценности. Самым ярким примером были московские «Коммунары», возникшие в середине 1980-х. Группировка сплотилась вокруг своего лидера, сотрудника милиции, который создал полуподпольную спортивную секцию в одном из московских районов. Там занимались трудные подростки, состоявшие на учёте в детской комнате милиции. Вскоре они превратились в самых ревностных защитников советской власти. Спаянные железной дисциплиной и полувоенной организацией, «коммунары» избивали фарцовщиков, спекулянтов, рэкетиров и неформалов, то есть всех, кто «позорит наш образ жизни». Идеология движения была основана на советском консерватизме.
Ещё более знаменитые «любера», наводившие ужас на субкультурную молодёжь, тоже считали себя советскими патриотами. Имя этой группировки впервые прогремело в апреле 1982-го, когда крепкие парни из подмосковных Люберец разогнали сходку неофашистов, пытавшихся отметить день рождения Гитлера на Пушкинской площади. Власти использовали «люберов» и им подобные группы для нападения на оппозиционную и неформальную молодёжь: рокеров, панков, металлистов, диссидентов. Этот конфликт отражён в фильме «Бакенбарды», где герой Виктора Сухорукова становится фюрером молодёжного движения, которое вырастает вокруг «традиционных ценностей», а именно культа Пушкина, именем которого разгоняются концерты западной музыки, а в городе водворяется железный порядок. Стоит вспомнить и фильм Павла Лунгина «Лунапарк», где в начале показана масштабная драка люберов и байкеров.
Но и спортсмены, и «почвенники» составляли лишь каплю в море. Большинство гопников если и исповедовали какие-то ценности, то скорее из области воровской романтики. Образцом такой группировки была «Ждань», процветавшая в районе Выхино. Несколько сотен подростков были организованы в сплочённые команды, которые избивали «чужаков», вымогали деньги у «чертей» и «лохов», а иногда отправлялись на рейды в центр города. По образцу «Ждани» строились и некоторые другие московские группировки — «Нахим», «Парапет» и т. д. Но абсолютное большинство московских пацанов пребывали на «доплеменном» уровне организации. Это были непрочные дворовые шайки. Они занимались гоп-стопом в своих районах, курили, пили и лузгали семечки, не ввязываясь в большие войны организованных группировок.
Организационная слабость московских гопников оставляла пространство столицы беззащитным перед рейдами «гастролёров». В районе Казанского вокзала тусовалось иногда до полутора тысяч казанских или ленинградских гопников. Оказаться на задворках вокзала между глухих стен промзон было тогда смертельно опасно. Конкурируя за кормовую базу, приезжие дрались с московскими оппонентами, теми же «люберами», с выходцами из других регионов и друг с другом.
Хотя, конечно, московская гопота могла только позавидовать «татарам» в смысле их военной дисциплины и организованности. В столице Татарии субкультура пацанов превратилась в то, что назвали «казанским феноменом». Столичные пацаны чаще всего были участниками простых дворовых сообществ, которые гоняли в футбол или скрашивали досуг гоп-стопом на любительских, а не профессиональных основаниях. Хотя было и несколько ярких исключений, когда простая дворовая шайка превращалась в настоящее ОПГ по казанской модели. Там группировки были устроены в виде жёстких иерархий, построенных по принципу возраста. В самом низу находились подростки 13-15 лет — «скорлупа». Через год «мотаний» они становились «суперами», потом «молодыми», «средними», «старшими» и, наконец, «стариками».
У каждой касты были свои смотрящие по возрасту, выполнявшие функции связи со старшими и отвечавшие за «сборы» — общие собрания для обсуждения текущей повестки группировки, событий «на районе», выработки планов нападений на враждебные «конторы» и т. д. В группировках действовали строгие ритуальные и этические правила. Лидеры объявляли войны и заключали мир с другими группировками, а также разбирали конфликты и назначали наказания. Этих последних было немного: избиение и «отшивание», то есть изгнание из группировки. Впрочем, изгоняли, как правило, тоже через избиение. Как и принимали.
Пацан — полноправный участник «моталки» — был, в рамках своего мировоззрения, абсолютным шедевром эволюции и вершиной пищевой цепи. Он соблюдал строгие правила — «понятия», в чём-то похожие на кодекс блатных, но с некоторыми важными отличиями. «Понятия» требовали постоянно демонстрировать «пацанские качества». Держать слово («пацан сказал — пацан сделал»). Защищать честь — свою и своей улицы. Уважать и беспрекословно слушаться старших. Сдавать деньги в общак («уделять на общее»). Быть храбрым до отчаяния и агрессивным, не спускать обид. Уважать других пацанов со своей «моталки», ставить общие интересы выше личных («вписываться за братву»). Были даже правила, регламентирующие конфликты и драки — что можно делать, а что «западло». Но все эти заповеди действовали только внутри сообщества.
Окружающих пацаны считали существами низшего сорта — «чушпанами», «чертями», «лохами» и «мажорами». Их можно (и даже нужно) унижать, бить, отнимать у них деньги и вещи, обманывать или заставлять выполнять мелкие и унизительные поручения. Иногда били. Иногда жестоко. Сейчас это трудно себе представить, но еще 20 лет назад важным призом в уличной охоте была одежда. Гопники часто одевались нарочито убого, чтобы было не жалко отдать свои шмотки жертве, с которой снимали модные вещи.
«Слышь, братан, такая тема, короче, у нас близкий умер, сейчас надо на похороны ехать. А ехать не в чем, как обрыган одет. Б**, давай поменяемся с тобой дублёнкой, я тебе завтра завезу или сегодня вечером?» — пересказ типового «подъезда». Жертва понимает, что дублёнка к нему не вернётся, но с готовностью подхватывает спасительную версию, предложенную пацанами: «Да, конечно, вечером завези, можешь даже завтра завезти». Но на этом унижения не заканчиваются. Если под курткой обнаруживаются какие-то украшения, цепочки, то диалог продолжается. «О, ёпты, братан, трос у тебя тоже возьму, о**енная цепь. Тоже верну, чисто пацанам покажу».
Всё это в полной мере выпало и на долю москвичей, чьи детство и юность прошли в 1980-е, 1990-е и даже 2000-е. В перестроечные годы в школе собирали дань с младшеклассников за забытую обувь или за право войти в столовую, а уличные драки были самым драйвовым развлечением у подростков того поколения. Во второй половине 1990-х в столичных городах появлялись престижные школы, но даже там были свои племена гопников, которые «забивали стрелки» и подкарауливали по дороге домой. Казалось, это — вечное, как русские берёзы в поле или ивы у спокойной реки. Но потом этого не стало.
В 1990-е с расцветом рынка в пацанскую среду пришли деньги. И это было началом конца. Верхушка уличных группировок — «авторитетные пацаны» быстро криминализовались. Они пополняли ряды рэкетиров и «братков», занимались крышеванием бизнеса («Потрошили кооператоров на “Рижской”», — поёт группа «Кровосток»). Бандитские войны 1990-х сильно прорядили пацанские ряды. Деньги разрушали и саму культуру гопников. Лидеры перестали соблюдать «понятия». Все прежние почти рыцарские правила вроде «лежачего не бьют» или принципа верности своей улице рухнули перед соблазном наживы. Молодёжь видела, что старшие превратили «уличный ход» в бизнес, и требовала своей доли. По стране прокатилась «гражданская война» внутри группировок. Организованная надстройка оторвалась от основной массы обездоленных в трущобах.
Но в криминальном хаосе эпохи первоначального накопления капитала низовой уровень пацанской культуры ещё держался. Массовая безработица и галопирующее неравенство выталкивали молодёжь на улицы. Других способов заработка (и организации досуга), кроме вытрясания мелочи у ларьков, многие просто не знали. Поэтому до середины 2000-х гопники оставались самым массовым видом уличной экосистемы в спальных районах. Но к середине путинской эпохи ситуация стала меняться. Три фактора сыграли свою роль.
Москва и Россия оказались частью глобальной тенденции — «великого снижения преступности», над объяснением которого ломают голову криминологи всего мира. По данным МВД, за 20 лет убийств стало меньше в 2,5 раза, изнасилований — почти в 3 раза, число разбоев уменьшилось почти вчетверо, а грабежей — в 2,2 раза. Глобальный характер этой тенденции заставляет искать универсальные объяснения. И одно из них — это рост социального контроля. Видеокамеры на каждом перекрёстке, мобильная связь и интернет радикально изменили баланс в противостоянии «казаков и разбойников». Найти участников драки у метро ещё 15 лет назад было почти невозможно, а теперь технология распознавания лиц почти гарантированно обеспечит виновным срок. Государство теперь следит за каждым, и это принуждает к послушанию.
Во-вторых, раньше социальные низы сохраняли автономию за пределами большой экономики города. Безработица и неустроенность конденсировались в виде бесконечного досуга. У обитателя спальника была уйма времени на то, чтобы посидеть «на кортах», полузгать семки и погопстопить. Но интернет и новые технологии размыли границу между трудом и досугом, включили тысячи отверженных в циклы товарного обмена и неполной, прекарной занятости. Свободное время стало товаром. Общество потребления выдернуло уличных пацанов из их коллективистских дворов и поодиночке выбросило на рынок дешёвого труда. Гопники превратились в курьеров и таксистов.
Наконец, третья причина банальна до уныния – быть гопником просто перестало быть модным. С постепенным включением России и всего постСССР в глобальную культурную программу в молодёжную среду проникало всё яркое обилие скбкультур и течений, которые породил в своё время коллективный Запад. Да, неформалы появились в стране ещё в 80-е. 90-е и нулевые же стали их расцветом. Готы, эмо, панки, рэперы, футбольные фанаты и скинхеды всех разновидностей и мастей заполонили улицы городов. Подросток видел всё изобилие возможностей отличаться от других, быть "не таким, как все" и прибиться к стае таких же единомышленников. После такого, перспектива лузгать семки в дешёвых трениках и туфлях с рынка представлялась наименее привлекательной.
Для большинства тех, кто сталкивался с гопниками — организованными или нет, — этот опыт был не из приятных. Он был неотделим от боли и унижений. «Реальные пацаны» били окружающих и друг друга. Они скотски относились к женщинам. Они были вульгарны и грубы. И всё-таки в них было нечто притягательное — первобытная естественность, смелость, пусть и уродливый, но культ чести и нонконформизм, отказ жить по лицемерным правилам «большого» общества. Это то, чего сильно не хватает сегодняшней культуре. Поэтому гопницкая эстетика сегодня подвергается коммерческой эксплуатации. В хипстерскую моду входят пресловутые кепки и шапки-«пидорки», спортивные костюмы Adidas и многие поведенческие приёмы пацанов. Дизайнер Гоша Рубчинский в конце нулевых выпускает коллекцию одежды, вдохновлённой "пацанским" стилем, с заправленными в штаны свитерами и широкими спортивными брюками. Даже на Западе есть небольшие сообщества, эстетизирующие поведение, стиль и приёмы российских гопников. Причина эксплуатации этого образа — поиск подлинности, которой у пацанов хватало.
Гопники были культурой рабочего класса эпохи его упадка. Они исчезли с исторической сцены вместе с его окончательным поражением в социальной борьбе. Но сама эта борьба никогда не прекращается, и однажды шестерёнки общества неравенства и контроля может заклинить снова. И тогда в сумраке дворов городских окраин вновь прозвучит знакомое с детства:
— Слышь, братан, тормози. Ты с какого района?
